4 июня. Решительно скажу: едва другая сыщется столица, как Москва
В прошлую субботу, когда мы отправились на премьеру новой постановки Кирилла Серебренникова "Чаадский", мой спутник так увлекся беседой о современном искусстве, что чуть не уехал в Гоголь-центр. Я еле успела ему сказать, что "Чаадский" идёт в Геликон-опере, поэтому надо поворачивать на Никитскую. Кирилла Серебренникова, действительно, в последнее время можно часто встретить в районе музыкальных театров: вскоре после "Чаадского" в Геликоне нас ждет "Нуреев" в Большом.
Музыку для новой оперы написал Александр Маноцков, с которым Серебренников сотрудничал во многих драматических спектаклях, в частности, в "Мёртвых душах". Начал композитор, естественно, с мелодии вальса Грибоедова, которая уже через пару тактов превратилась в современную музыку в его обычном стиле с колокольчиками, стуками и шорохами.
Под этот шум на сцене появилось человек пятьдесят крепких парней, которые переоделись в серые треники, майки-алкоголички и кирзовые сапоги и приступили к тяжелым физическим нагрузкам. Их работа заключалась в том, чтобы в ходе спектакля ни один из главных героев, не дай Бог, не ступил ногой на землю, усыпанную черной угольной пылью. Для этого артисты находились на платформах, которые держали и передвигали по сцене своими мускулистыми натруженными руками простые рабочие люди.
Первыми появились Фамусов и его дочь Софья, которые занимались на велотренажёрах в спортивной форме Bosco с надписью RUSSIA, таких же, как у главной героини фильма Звягинцева "Нелюбовь" (только она не на велотренажёре каталась, а по дорожке бегала). Думаю, что Куснирович должен быть очень горд: всё отрицательные герои в современном российском искусстве носят исключительно его продукцию.
Потом появился Молчалин, который пел свои реплики очень тоненьким голоском, и служанка Лизанька в деловом костюме. Это логично, она же весь день на работе.
Последним вышел Чаадский весь в чёрном и (в соответствии с названием спектакля) пел то стихами Грибоедова, то прозой Чаадаева. Каждая вторая реплика тянула как минимум на административное взыскание. Например: "В России, под великим штрафом, нам каждого признать велят историком и географом" (оскорбление чести и достоинства) или "Ведь нынче любят бессловесных" (клевета на существующий строй).
Особенно публика оживлялась на репликах про программу "Моя улица":
"С тех пор дороги, тротуары, дома и всё на новый лад" и "Час битый ехала с Покровки, силы нет!"
Закончилось первое отделение эротической сценой. Служанка Лизанька отвергла Молчалина (который с ней, кстати, пел нормальным мужским баритоном), спрыгнула с платформы на уголь "в народ", заявила "как не полюбить буфетчика Петрушу!", заставила чумазого Петрушу раздеться полностью, отмыла его в душе и совсем голым увела со сцены.
Во втором отделении знать уже была вся в белом и в кокошниках. Сцена была украшена иллюминацией в стиле арок, которые Собянин ставит по праздникам на Пушкинской и Театральной площадях.
Чаадский сначала посидел на платформе, свесив ноги и оказавшись на одном уровне с глазами рабочих, а потом спрыгнул на уголь совсем. Знать тут же объявила его сумасшедшим. И действительно, зачем своими ногами ходить по разрытым тротуарам? На программу "Моя улица" намного лучше смотреть из окна служебной машины с мигалкой.
В прошлую субботу, когда мы отправились на премьеру новой постановки Кирилла Серебренникова "Чаадский", мой спутник так увлекся беседой о современном искусстве, что чуть не уехал в Гоголь-центр. Я еле успела ему сказать, что "Чаадский" идёт в Геликон-опере, поэтому надо поворачивать на Никитскую. Кирилла Серебренникова, действительно, в последнее время можно часто встретить в районе музыкальных театров: вскоре после "Чаадского" в Геликоне нас ждет "Нуреев" в Большом.
Музыку для новой оперы написал Александр Маноцков, с которым Серебренников сотрудничал во многих драматических спектаклях, в частности, в "Мёртвых душах". Начал композитор, естественно, с мелодии вальса Грибоедова, которая уже через пару тактов превратилась в современную музыку в его обычном стиле с колокольчиками, стуками и шорохами. Под этот шум на сцене появилось человек пятьдесят крепких парней, которые переоделись в серые треники, майки-алкоголички и кирзовые сапоги и приступили к тяжелым физическим нагрузкам. Их работа заключалась в том, чтобы в ходе спектакля ни один из главных героев, не дай Бог, не ступил ногой на землю, усыпанную черной угольной пылью. Для этого артисты находились на платформах, которые держали и передвигали по сцене своими мускулистыми натруженными руками простые рабочие люди.
Первыми появились Фамусов и его дочь Софья, которые занимались на велотренажёрах в спортивной форме Bosco с надписью RUSSIA, таких же, как у главной героини фильма Звягинцева "Нелюбовь" (только она не на велотренажёре каталась, а по дорожке бегала). Думаю, что Куснирович должен быть очень горд: всё отрицательные герои в современном российском искусстве носят исключительно его продукцию.
Потом появился Молчалин, который пел свои реплики очень тоненьким голоском, и служанка Лизанька в деловом костюме. Это логично, она же весь день на работе.
Последним вышел Чаадский весь в чёрном и (в соответствии с названием спектакля) пел то стихами Грибоедова, то прозой Чаадаева. Каждая вторая реплика тянула как минимум на административное взыскание. Например: "В России, под великим штрафом, нам каждого признать велят историком и географом" (оскорбление чести и достоинства) или "Ведь нынче любят бессловесных" (клевета на существующий строй).Особенно публика оживлялась на репликах про программу "Моя улица":
"С тех пор дороги, тротуары, дома и всё на новый лад" и "Час битый ехала с Покровки, силы нет!"
Закончилось первое отделение эротической сценой. Служанка Лизанька отвергла Молчалина (который с ней, кстати, пел нормальным мужским баритоном), спрыгнула с платформы на уголь "в народ", заявила "как не полюбить буфетчика Петрушу!", заставила чумазого Петрушу раздеться полностью, отмыла его в душе и совсем голым увела со сцены.
Во втором отделении знать уже была вся в белом и в кокошниках. Сцена была украшена иллюминацией в стиле арок, которые Собянин ставит по праздникам на Пушкинской и Театральной площадях.
Чаадский сначала посидел на платформе, свесив ноги и оказавшись на одном уровне с глазами рабочих, а потом спрыгнул на уголь совсем. Знать тут же объявила его сумасшедшим. И действительно, зачем своими ногами ходить по разрытым тротуарам? На программу "Моя улица" намного лучше смотреть из окна служебной машины с мигалкой.
Комментарии
Отправить комментарий